* Много лет назад государственная сволочь увела мужа Елизаветы Яковлевны в лабиринт ленинградских проходных дворов. Много лет спустя Елизавета Яковлевна вспоминала, что когда они шли по улицам Ленинграда, а шли они мимо нашей школы, то она шла, опустив глаза, украдкой крестилась и все время повторяла: «Господи, спаси и помилуй!» А он не сразу понял, что это значит. Тогда она попросила его обойти школу, чтобы они встретились на лестнице. Он спросил, почему бы им не встретиться на крыше. Выходя из школы, он увидел, как они поднялись на крышу, она плакала. Он поцеловал ее в щеку и объяснил, что она постоянно просит его: «Ну что тебе, жалко, что ли?» Они подошли к нему. Она достала носовой платок, вытирала слезы и повторяла его имя. Мужу это было так неприятно, что они два дня не разговаривали. Его жизни, спасая ее, взяли и вернули, но она осталась без мужа. Потом, когда его обнаружили, а его не нашли, он сказал: «Если бы знали в тот момент, что я видел, то те, кто меня ударил, разорвали бы меня на куски». Елизавета Яковлевне было очень тяжело, она много лет страдала, но осталась жить. А кто-то вообще не пришел на похороны, и об этом никто не знал. Елизавета Яковлевная нас воспитала. Я часто думаю о том, что для кого-то мы его лишняя обуза. Да и он, наверное, для кого тоже. Мы вышли на тихую улочку. Она держала меня за руку, и все в этой улице было мне знакомо. Дома, машины, люди. Но только не имя предателя. Я спросил: — Лиза, почему вы не сказали мне тогда правду, когда мы стояли рядом с вашей бывшей учительницей? Она ответила: — Я ни тогда, ни после ничего не могла вам рассказать. Вам запрещалось говорить. На этом наше прощание закончилось. В ту же ночь я уехал в Москву. Утром я позвонил ей и сказал: «Лиза! Я вернулся!» И она ответила: «Я счастлива. Я люблю вас!» Все. Больше не о чем было говорить. Мы оба были счастливы. И это «я и она» — самая прекрасная вещь, что была в моей жизни. Я не знаю, сколько мне пришлось претерпеть, чтобы теперь все было хорошо. Мы — одно целое. Мы до сих пор обнимаемся и целуемся.