* И вот со времен Орфея, рискнувшего спуститься в царство мертвых, лишь бы вернуть свое втрое я — возлюбленную Эвридику, через жестокое средневековье, через убогую серость тюрьмы, через эшафот на пути в тронный зал, через призрачные сады той «небесной долины», где для поэта звучит божественная песнь, — то есть уже в доисторические времена, в далекий каменном веке по пути в страну Надежды, мелькающие лица попадают в мир взволнованного искусства Мандельштама. «Настанет день — и солнце свободы взойдет над нашей страной», — говорил Волошин. «Вернусь! Вернусь!» — каялся и взывал Вертинский. «Бродяги» и «Землянки», «Настанет ночь» и еще раз «Бородино» Маяковского — песни революции. «Пять языков пламени», «Крик петуха» и несравненная «Ниоткуда с любовью» — это его кишиневская сюита. «Что такое плохо и что такое хорошо?» — вопрос дня его жизни. «ВРЕМЯ УШЛО, КОГДА ТОВАРИЩ ЛЕНИН ВСТАЛ НА ТРОН, И ВРЕМЯ НАСТАЛО, Когда СТАЛИН СТАЛ НА ТОТ ЖЕ ТРОНО…» Мандельштам. Неожиданный портрет В начале осени 1936 года я виделся с М. Цветаевой. К этой поре она сильно сдала, но была все еще красива, ясна, и разговор у нас получился чистый и ясный. Мне тогда казалось, что самое тяжкое в ее жизни позади, что она «остается девочкой» и не скоро станет «старой бабой», как ее называли в наших общих кругах, в литературных, в том числе. Я с некоторой тревогой увидел, что надежды ее на возвращение к творческой работе (видимо, они не осуществились) были слишком иллюзорны, так как, во-первых, как я понял, сама Цветаева считала невозможным «восстановить» свою жизнь на прежнем уровне, и, во вторых, она была по-прежнему безмерно погружена в свою «половинчатость». Это, между прочим, дало мне основание назвать «Полковником» почти все, что я написал после 1931 года. В этой полной противоречий и противоречий отношений Цветаевой с окружающим ее миром мне трудно было разобраться.
Индия
Германия (ГДР)
СССР
Контакты
Соглашение